читать дальше
Когда восьмилетние мальчики из аристократических семей отправлялись на жительство в школы, что же в это время делали их сестры?
Считать и писать они учились сначала с нянями, а потом с гувернантками. По несколько часов в день, зевая и скучая, глядя с тоской в окно, они проводили в комнате, отведенной под занятия, думая о том, какая прекрасная погода для поездки верхом. В комнате ставился стол или парта для ученицы и гувернантки, шкаф с книгами, иногда черная доска. Вход в комнату для занятий часто был прямо из детской.
«Моя гувернантка, ее звали мисс Блэкберн, была очень симпатичной, но ужасно строгой! Чрезвычайно строгой! Я боялась ее как огня! Летом мои уроки начинались в шесть утра, а зимой в семь, и если я приходила позже, то платила пенни за каждые пять минут опоздания. Завтрак был в восемь утра, всегда одно и то же, миска молока с хлебом и ничего больше до того времени, как я стала подростком. Я до сих пор терпеть не могу ни того ни другого, Не учились мы только полдня в воскресенье и целый день на именины. В классной комнате была кладовка, где хранились книги для занятий. Мисс Блэкберн клала туда же на тарелке кусок хлеба для своего ланча. Каждый раз, когда я что-то никак не могла запомнить, или не слушалась, или возражала чему-нибудь, она запирала меня r этой кладовке, где я сидела в темноте и дрожала от страха. Особенно я боялась, что туда прибежит мышка есть хлеб мисс Блэкберн. В своем заточении я оставалась до тех пор, пока, подавив рыдания, могла произнести спокойно, что теперь я хорошая. Мисс Блэкберн заставляла меня заучивать наизусть страницы истории или длинные поэмы, и если я ошибалась хоть на слово, она заставляла учить меня в два раза больше!»
Если нянек всегда обожали, то бедных гувернанток любили довольно редко. Может быть оттого, что няни выбирали свою судьбу добровольно и оставались с семьей до конца своих дней, а гувернантками всегда становились по воле обстоятельств. В эту профессию чаще всего были вынуждены идти работать образованные девушки из среднего класса, дочери безденежных профессоров и клерков, чтобы помочь разорившейся семье и заработать себе на приданое. Иногда гувернантками были вынуждены становиться и дочери аристократов, потерявших свое состояние. Для таких девушек униженность от их положения являлась преградой к тому, чтобы они могли получать хоть некоторое удовольствие от своей работы. Они были очень одиноки, и слуги всячески старались выразить им свое презрение. Чем родовитее была семья бедной гувернантки, тем хуже к ней относились.
Прислуга считала, что если женщина вынуждена работать, то она приравнена в своем положении к ним, и не желала ухаживать за ней, старательно демонстрируя свое пренебрежение. Если же бедняжка устраивалась в семью, в которой не было аристократических корней, то хозяева, подозревая, что она смотрит на них свысока и презирает за отсутствие надлежащих манер, недолюбливали ее и терпели только для того, чтобы их дочери научились держать себя в обществе.
Кроме обучения своих дочерей языкам, игре на пианино и акварельному рисунку, родители мало заботились о глубоких знаниях. Девушки много читали, но выбирали не нравоучительные книги, а любовные романы, которые потихоньку потаскивали из домашней библиотеки. Спускались в общую обеденную залу они только для ланча, где сидели за отдельным столом вместе со своей гувернанткой. Чай с выпечкой в пять часов относился наверх в комнату для занятий. После этого дети уже не получали никакой еды до следующего утра.
«Нам разрешалось намазать хлеб маслом или джемом, но никогда тем и другим, и съесть только одну порцию ватрушек или кексов, которые мы запивали большим количеством свежего молока. Когда нам исполнилось пятнадцать или шестнадцать, нам уже не хватало этого количества еды и мы постоянно ложились спать голодными. После того как мы слышали, что гувернантка прошла в свою комнату, неся поднос с большой порцией ужина, мы потихоньку босиком спускались по черной лестнице на кухню, зная, что там в это время никого нет, так как громкий разговор и смех слышались из комнаты, где ели слуги. Украдкой мы набирали что могли и довольные возвращались в спальни».
Часто для обучения дочерей французскому и немецкому языкам приглашались в качестве гувернанток француженки и немки. «Однажды мы шли вместе с мадемуазель по улице и встретили подруг моей матери. В тот же день они написали ей письмо, говоря, что мои перспективы на замужество ставятся под удар, потому что невежественная гувернантка была обута в коричневые ботинки, а не в черные. "Дорогая, — писали они, — в коричневой обуви ходят кокотки. Что могут подумать о милой Бетти, если за ней присматривает такая наставница!"»
Леди Гартврич (Бетти) была младшей сестрой леди Твендолен, которая вышла замуж за Джека Черчилля. Когда она вошла в возраст, то 
была приглашена на охотy довольно далеко от дома. Чтобы добраться до места, она должна была воспользоваться железной дорогой. До станции рано утром ее проводил конюх, который обязан был встретить ее здесь в тот же вечер. Далее с поклажей, составлявшей все снаряжение для охоты, она ехала в вагоне-стойле вместе с лошадью. Считалось вполне нормальным и приемлемым, что молодая девушка путешествует, сидя на соломе, со своим конем, поскольку считалось, что он будет ей защитой и забьет ногами любого, кто войдет в вагон-стойло. Однако если бы она без сопровождения находилась в пассажирском вагоне со всей публикой, среди которой могли быть мужчины, общество бы такую девушку осудило.
В колясках, запряженных маленькими пони, девочки могли одни ездить за пределы имения, навещая своих подружек. Иногда путь лежал через лес и поля. Абсолютная свобода, которой юные леди наслаждались в имениях, пропадала мгновенно, как только они попадали в город. Условности поджидали их здесь на каждом шагу. «Мне разрешали одной в темноте скакать верхом через лес и поле, но если бы я утром захотела пройтись через парк в центре Лондона, полный гуляющей публикой, чтобы встретиться со своей подругой, ко мне тут же приставили бы горничную».
В течение трех месяцев, пока родители и старшие дочери вращались в обществе, младшие на своем верхнем этаже вместе с гувернанткой твердили уроки.
Одна из известных и очень дорогих гувернанток мисс Вульф открыла в 1900 году для девочек классы, которые работали до Второй мировой войны. «Я сама посещала их, когда мне исполнилось 16, и поэтому на личном примере знаю, каким было лучшее образование для девочек в это время. Мисс Вульф до этого преподавала и лучших аристократических семьях и в конце концов получила в наследство достаточную сумму, чтобы купить большой дом на Южной Адлей-стрит Мэйтер. В одной его части она устроила классы для избранных девочек. Она выучила лучших леди нашего высшего света, и я могу смело сказать, что и я сама очень много выиграла от этого прекрасно организованного беспорядка в ее образовательном процессе. На три часа утром мы, девочки и девушки разных возрастов, встречались за длинным столом в нашей уютной комнате для занятий, бывшей гостиной в этом элегантном особняке XVIII века. Мисс Вульф — маленькая, хрупкая женщина в огромных очках, делавших ее похожей на стрекозу, объясняла нам предмет, который нам предстояло изучать в этот день, затем направлялась к книжным шкафам и вынимала оттуда книги для каждой из нас. В конце занятий устраивалось обсуждение, иногда мы писали сочинения на темы по истории, литературе, географии. Одна наша девочка захотела заниматься испанским языком, и мисс Вульф моментально принялась учить ее грамматике. Казалось, не было предмета, который бы она не знала! Но самый главный ее талант заключался в том, что она умела разжигать в юных головках огонь жажды познания и любопытства к изучаемым предметам. Она учила нас находить во всем интересные стороны, У нее много было знакомых мужчин, которые иногда приходили к нам в школу, и мы получали точку зрения на предмет противоположного пола».
Помимо перечисленных уроков девушки учились также танцам, музыке, рукоделию и умению держаться в обществе. Во многих школах в качестве тестирования перед приемом давалось задание пришить пуговицу или обметать петлю. Однако подобная картина наблюдалась только в Англии. Русские и немецкие девушки были гораздо более образованными (по признанию леди Гартврич) и знали прекрасно три-четыре языка, а во Франции девушки были и более изысканны в манерах поведения.
Как трудно сейчас нашему свободомыслящему поколению, практически не подвластному общественному мнению, понять, что всего лишь немногим более ста лет назад именно это мнение определяло судьбу человека, особенно девушек. Также невозможно для поколения, выросшего вне сословных и классовых границ, представить мир, в котором на каждом шагу вставали непреодолимые ограничения и преграды, Девушкам из хороших семей никогда не разрешалось оставаться наедине с мужчиной, даже на несколько минут в гостиной их собственного дома. В обществе были убеждены, что стоит мужчине оказаться наедине с девушкой, как он тут же будет ее домогаться. Таковы были условности того времени. Мужчины находились в поиске жертвы и добычи, а девушки ограждались от желавших сорвать цветок невинности.
Все викторианские мамы были сильно озабочены последним обстоятельством, и чтобы не допустить слухов о своих дочерях, которые часто распускались с целью устранения более счастливой соперницы, не отпускали их от себя и контролировали каждый их шаг. Девушки и молодые женщины к тому же находились под постоянным доглядом со стороны слуг. Горничные их будили, одевали, прислуживали за столом, утренние визиты юные леди делали в сопровождении лакея и конюха, на балах или в театре находились с мамками и свахами, а вечером, когда возвращались домой, сонные служанки раздевали их. Бедняжки практически совсем не оставались одни. Если мисс (незамужняя леди) ускользала от своей горничной, свахи, сестры и знакомых всего лишь на час, то уже делались грязные предположения о том, что что-то могло случиться. С этого момента претенденты на руку и сердце словно испарялись.
Беатриса Поттер — любимая английская детская писательница в своих мемуарах вспоминала, как однажды со своей семьей она отправилась в театр. Ей в то время было 18 лет, и она прожила в Лондоне всю свою жизнь. Однако возле Букингемского дворца, здания парламента, Стрэнда и Монумента — известных мест в центре города, мимо которых нельзя было не проехать, она ни разу не была. «Поразительно констатировать, что это было первый раз в моей жизни! — писала она в своих воспоминаниях. — Ведь если бы я могла, то с удовольствием прошлась бы здесь одна, не дожидаясь, пока кто-нибудь сможет меня сопровождать!»
А в это же время Белла Уилфер, из книги Диккенса «Наш общий друг», добиралась в одиночку через весь город от Оксфорд-стрит до тюрьмы Холлоуэн (более трех миль), по словам автора, «как будто ворона перелетает», и никто при этом не думал, что это странно. Однажды вечером она отправилась искать своего отца в центр города и была замечена только потому, что в финансовом районе на улице в то время находилось лишь несколько женщин. Странно, две девушки одного возраста, и так по-разному относились к одному вопросу: можно ли им выйти одним на улицу? Конечно, Белла Уилфер — вымышленный персонаж, а Беатриса Поттер жила на самом деле, но дело еще и в том, что существовали разные правила для разных сословий. Бедные девушки были гораздо свободнее в своих передвижениях в силу того, что некому было следить за ними и сопровождать везде, куда бы они ни направлялись. И если они работали в качестве прислуги или на фабрике, то дорогу туда и обратно они проделывали в одиночестве и никто не думал, что это неприлично. Чем выше статус женщины, тем большим количеством правил и приличий она была опутана.
Незамужняя американка, приехавшая в сопровождении тети в Англию навестить родственников, должна была по делам наследства вернуться домой. Тетя, опасавшаяся повторного долгого плавания, не поехала с ней, Когда через полгода девушка опять появилась в британском обществе, она была принята очень холодно всеми важными дамами, от которых зависело общественное мнение. После того как девушка самостоятельно проделала такой далекий путь, они не считали ее достаточно добродетельной для своего круга, предполагая, что, находясь без присмотра, она могла сделать что-то недозволенное. Замужество для молодой американки было поставлено под угрозу. К счастью, обладая гибким умом, она не стала укорять дам в несовременности взглядов и доказывать им их неправоту, а вместо этого в течение несколько месяцев демонстрировала образцовое поведение и, зарекомендовав себя в обществе с правильной стороны, обладая к тому же приятной внешностью, очень удачно вышла замуж.
Став графиней, она быстро заставила замолчать всех сплетников, все еще имевших желание обсуждать ее «темное прошлое».
Жена должна была слушаться и подчиняться мужу во всем, так же как и дети. Мужчина же должен быть сильным, решительным, деловым и справедливым, поскольку на нем лежала ответственность за всю семью. Вот пример идеальной женщины: «Было что-то необъяснимо нежное в ее образе. Я никогда не позволю себе повысить голоса или просто заговорить с ней громко и быстро, боясь испугать ее и причинить боль! Такой нежный цветок должен питаться только любовью!»
Нежность, молчание, неосведомленность о жизни были типичными чертами идеальной невесты. Если девушка много читала и, не дай бог, не пособия по этикету, не религиозную или классическую литературу, не биографии известных художников и музыкантов или другие приличные издания, если у нее в руках видели книгу Дарвина «О происхождении видов» или подобные научные произведения, то это выглядело так же плохо в глазах общества, как если бы она была замечена в чтении французского романа. Ведь умная жена, начитавшись подобной «гадости», стала бы высказывать мужу идеи, и он не только бы чувствовал себя глупее ее, но и не смог бы держать ее в узде. Вот как пишет об этом незамужняя девушка Молли Хагес из бедной семьи, которая сама должна была зарабатывать себе на жизнь. Будучи шляпной модисткой и потеряв свое дело, она отправилась в Корнуолл к своей кузине, которая побаивалась ее, считая современной. «Через некоторое время кузина отвесила мне комплимент: "Они сказали нам, что вы умны. А вы совсем нет!"»
На языке XIX века это означало, что, оказывается, вы достойная девушка, с которой я с удовольствием подружусь. Тем более что высказано оно было девушкой из глубинки девушке, что приехала из столицы — рассадницы порока. Эти слова кузины навели Молли на мысль, как она должна была себя вести: «Я должна скрывать факт, что получила образование и работала сама, а еще больше прятать свой интерес к книгам, картинам и политике. Вскоре со всей душой я отдалась сплетням о любовных романах и "до какой степени некоторые девушки могут дойти" — любимая тема местного общества. В то же время я нашла вполне удобным для себя казаться несколько странной. Это не считалось пороком или недостатком. Знание — вот что я должна была прятать от всех!»
Уже упоминаемая девушка из Америки Сара Дункан заметила горько: «В Англии незамужняя девушка моих лет не должна много говорить... Было довольно трудно для меня это принять, но позднее я поняла, и чем дело. Свои мнения нужно держать при себе.Я стала говорить редко, мало и нашла, что лучшая тема, которая устраивает всех, — это зоопарк. Никто не осудит меня, если я говорю о животных».
Также прекрасная тема для разговора — опера. Очень популярной в это время считалась опера «Гильберт и Силливан». В произведении Гиссинга под названием «Женщины в разброде» герой навестил подругу эмансипированной женщины:
«— Что, эта новая опера "Шльберг и Силливан" действительно так хороша? — спросил он ее.
— Очень! Вы что, действительно еще не видели?
— Нет! Мне, право, стыдно в этом признаться!
— Сегодня же вечером идите. Если, конечно, вам достанется свободное место. Какую часть театра вы предпочитаете?
— Я бедный человек, как вам известно. Я должен удовлетвориться дешевым местом».
Еще несколько вопросов и ответов — типичная смесь банальности и напряженной дерзости, и герой, всматриваясь в лицо собеседницы, не удержался от улыбки. «Неправда ли, наш разговор был бы одобрен за традиционным чаем в пять часов. Точно такой же диалог я слышал вчера в гостиной!»
Подобное общение с разговорами ни о чем кого-то приводило в отчаяние, но большинство было вполне счастливо.
До 17—18 лет девушки считались невидимками. Они присутствовали на вечеринках, но не имели права слова сказать, пока к ним кто-нибудь не обращался. Да и тогда их ответы должны быть очень краткими. В них как бы закладывалось понимание, что девушку заметили только из вежливости. Родители продолжали одевать дочерей в похожие простые платья, чтобы они не привлекали к себе внимания женихов, предназначавшихся для их старших сестер. Никто не смел перепрыгнуть свою очередь, как это случилось с младшей сестрой Элизы Беннет в романе Джейн Остин «Гордость и предубеждение». Когда же наконец наступал их час, все внимание разом обращалось на распустившийся цветок, родители одевали девушку во все лучшее, чтобы она заняла достойное место среди первых невест страны и смогла привлечь внимание выгодных женихов.
Каждая девушка, вступая в свет, испытывала страшное волнение! Ведь с этого момента она становилась заметной. Она больше не была 
ребенком, которого, погладив по головке, отсылали из залы, где находились взрослые. Теоретически она была подготовлена к этому, но практически у нее не было ни малейшего опыта, как вести себя в подобной ситуации. Ведь в это время идеи вечеров для молодежи не существовало вовсе, так же как и развлечений для детей. Балы и приемы давались для знати, для королевских особ, для гостей родителей, и молодым разрешалось всего лишь присутствовать на этих мероприятиях.
Многие девушки стремились замуж только из-за того, что они считали худшим из зол собственную мать, говорящую, что некрасиво сидеть, положив ногу на ногу. Они на самом деле не имели никакого понятия о жизни, и это считалось их большим достоинством. Опытность рассматривалась как дурной тон и почти приравнивалась к дурной репутации. Ни один мужчина не хотел бы жениться на девушке со смелым, как считалось, дерзким взглядом на жизнь. Невинность и скромность — вот черты, которые высоко ценились в юных девах викторианцами. Даже цвета их платьев, когда они отправлялись на бал, были удивительно однообразны — разные оттенки белого (символа невинности). До замужества они не носили украшений и не могли надевать яркие платья.
Какой контраст с эффектными дамами, одевавшимися в лучшие наряды, выезжавшими в лучших экипажах, весело и раскованно принимавшими гостей в богато обставленных домах. Когда матери выходили на улицу вместе со своими дочерьми, то, во избежание объяснений кто эти красивые дамы, заставляли девушек отворачиваться. Об этой «тайной» стороне жизни юная леди не должна была знать ничего. Тем большим ударом было для нее, когда после замужества она обнаруживала, что неинтересна своему супругу и он предпочитает проводить время в обществе подобных кокоток. Вот как описывает их журналист «Дейл и Телеграф»:
«Я засмотрелся сильфидами, когда они летели или плыли в своих восхитительных костюмах для выездов и опьяняюще прекрасных шляпках, некоторые в бобровых охотничьих с развевающимися вуалями, другие в кокетливых кавалерских с зелеными перьями. И пока эта великолепная кавалькада проезжала мимо, озорник ветер слегка приподнял их юбочки, обнажая маленькие, облегавшие ножку сапожки, с военным каблучком, или обтягивающие брючки для верховой езды».
Сколько волнения при виде одетых ножек, гораздо более, чем теперь при виде раздетых!
Не только весь строй жизни был построен так, чтобы блюсти нравственность, но и одежда являлась неизбежной преградой на пути порока, ведь на девушке было надето до пятнадцати слоев нижних сорочек, юбок, лифов и корсетов, избавиться от которых она не могла без помощи горничной. Даже если предположить, что ее кавалер был искушен в женском белье и мог ей помочь, то большая часть свидания ушла бы на избавление от одежды и затем натягивание ее вновь. При этом опытный глаз горничной мгновенно увидел бы неполадки в нижних юбках и сорочках, и секрет все равно был бы раскрыт.
Месяцы, а то и годы проходили в викторианское время между зарождением симпатии друг к другу, начинавшейся с подрагивания ресниц, робких взглядов, чуть дольше задержавшихся на предмете интереса, вздохов, легкого румянца, частого сердцебиения, волнения в груди, и решающим объяснением. С этого момента все зависело от того, нравился ли претендент на руку и сердце родителям девушки. Если нет, то ей старались подобрать другого кандидата, отвечающего основным критериям того времени: титул, респектабельность (или мнение общества) и деньги. Заинтересовав будущего избранника дочери, который мог быть старше ее в несколько раз и вызывать омерзение, родители успокаивали ее тем, что стерпится-слюбится. В такой ситуации привлекала возможность быстро овдоветь, особенно если супруг оставлял завещание в ее пользу.
Если девушка не выходила замуж и жила с родителями, то чаще всего она являлась пленницей в собственном доме, где к ней продолжали относиться как к несовершеннолетней, не имевшей собственного мнения и желаний. После смерти отца и матери, наследство чаще всего оставлялось старшему брату, и она, не имея средств к существованию, переезжала жить в его семью, где всегда ставилась на последнее место. Слуги обносили ее за столом, жена брата ею командовала, и опять она оказывалась в полной зависимости. Если не было братьев, то девушка, после того как родители оставляли этот мир, переезжала в семью сестры, потому что считалось, что незамужняя девушка, даже если она взрослая, не способна сама о себе позаботиться. Там было еще хуже, так как в этом случае ее судьбу решал деверь, то есть чужой человек. При выходе замуж женщина переставала быть хозяйкой собственных денег, которые отдавались за нее в приданое. Муж мог пропить их, прогулять, проиграть или подарить любовнице, и жена даже не могла его упрекнуть, так как это бы осудили в обществе. Конечно, ей могло повезти и ее любимый муж мог быть удачливым в делах и считаться с ее мнением, тогда жизнь действительно проходила в счастье и покое. Но если же он оказывался тираном и самодуром, то оставалось только ждать его смерти и бояться одновременно остаться без денег и крыши над головой.
Чтобы заполучить нужного жениха, не стеснялись никаких средств. Вот сценка из популярной пьесы, которую лорд Эрнест сам написал и часто ставил в домашнем театре:
«Богатый дом в имении, где Хильда, сидя в собственной спальне перед зеркалом, причесывает свои волосы после события, произошедшего во время игры в прятки. Входит ее мать Леди Драгон.
Леди Драгой. Ну и наделала же ты дел, дорогая!
Хильда. Каких дел, мама?
Леди Драгон (насмешливо). Каких дел! Просидеть всю ночь с мужчиной в шкафу и не заставить его сделать предложение!
Хильда, Совсем не всю ночь, а всего лишь недолго до ужина.
Леди Драгон. Это одно и то же!
Хильда. Ну что я могла сделать, мама?
Леди Драгон. Не притворяйся дурой! Тысячу вещей ты могла бы сделать! Он тебя целовал?
Хильда. Да, мама!
Леди Драгон. И ты просто сидела как идиотка и позволяла в течение часа себя целовать?
Хильда (рыдая). Ну ты же сама говорила, что я не должна противиться лорду Пати. И если он захочет поцеловать меня, то я должна позволить.
Леди Драгон. Ты действительно настоящая дура! А что же ты не закричала, когда князь нашел вас двоих в его гардеробе?
Хильда. А почему я должна была закричать?
Леди Драгон. У тебя совсем нет мозгов! Ты разве не знаешь, что как только ты услышала звук шагов, ты должна была крикнуть: "Помогите! Помогите! Уберите руки от меня, сэр!" Или что-нибудь подобное. Тогда бы он был вынужден на тебе жениться!
Хильда. Мама, но ты никогда мне об этом не говорила!
Леди Драгон. Боже! Ну это же так естественно! Ты должна была сама догадаться! Как я теперь объясню отцу... Ну, хорошо. Бесполезно говорить с безмозглой курицей!
Входит горничная с запиской на подносе.
Горничная. Моя леди, письмо для мисс Хильды!
Хильда (прочитав записку). Мама! Это лорд Пати! Он просит меня выйти за него замуж!
Леди Драгой (целуя дочь). Моя дорогая, дорогая девочка! Ты не представляешь, как я счастлива! Я всегда говорила, что ты у меня умница!»
В приведенном отрывке показано еще одно противоречие своего времени. Леди Драгон не увидела ничегo предосудительного в том, что дочь, вопреки всем Нормам поведения, целый час находится наедине с мужчиной! Да еще и в шкафу! А все это потому, что они играли в очень распространенную домашнюю игру «прятки», где правилами не только разрешалось, но и предписывалось разбегаться, разбившись на пары, так как девушки могли испугаться темных комнат, освещенных лишь масляными лампами и свечами. Прятаться при этом разрешалось где угодно, даже в шкафу хозяина, как было в приведенном случае.
С началом сезона в свете происходило оживление, и если девушка не нашла себе мужа в прошлом году, ее взволнованная мамаша могла сменить сваху и начать охоту за женихами сызнова. При этом возраст свахи не имел значения. Иногда она была даже моложе и игривее, чем сокровище, которое предлагала и в то же время тщательно оберегала. Удаляться в зимний сад разрешалось только с целью предложения руки и сердца.
Если девушка во время танцев исчезала на 10 минут, то в глазах общества она уже заметно теряла свою ценность, поэтому сваха во время бала неотступно вертела головой во все стороны, чтобы ее подопечная оставалась в поле зрения. Девушки so время танцев сидели на хорошо освещенном диванчике или в ряд поставленных стульях, и молодые люди подходили к ним, чтобы записаться в бальную книжечку на определенный номер танца.
Два танца подряд с одним и тем же кавалером обращали на себя внимание всех, и свахи начинали шептаться о помолвке. Три подряд было позволено только принцу Альберту и королеве Виктории.
И уж конечно же было совершенно неприемлемым для дам делать визиты к джентльмену, за исключением очень важных дел. То и дело в английской литературе того времени приводятся примеры: «Она постучала нервно и тут же пожалела об этом и осмотрелась, боясь увидеть подозрительность или насмешку у проходивших добропорядочных матрон. У нее были сомнения, ведь не следует одинокой девушке посещать одинокого мужчину. Она взяла себя в руки, распрямилась и постучала снова уже увереннее. Джентльмен был ее управляющим, и ей действительно надо было срочно переговорить с ним».
Однако все условности заканчивались там, где царила бедность. Какой надзор мог быть за девушками, вынужденными зарабатывать на кусок хлеба. Разве кто-то думал о том, что они одни ходили по темным улицам, разыскивая напившегося отца, а на службе также никого не заботило то, что служанка оставалась одна в комнате с хозяином. Нравственные нормы для низшего класса были совсем иными, хотя и здесь главным считалось то, чтобы девушка сама о себе позаботилась и не перешла последней черты.
Родившиеся в бедных семьях работали до изнеможения и не могли противиться, когда, к примеру, владелец магазина, в котором они служили, склонял их к сожительству. Не могли отказать, зная даже, какая участь постигла многих других, работавших ранее на том же месте. Зависимость была страшная. Отказав, девушка лишалась места и была обречена потратить долгие недели, а то и месяцы в поисках нового. А если последние деньги заплачены за жилье, значит, ей нечего было есть, она в любой момент могла упасть в голодный обморок, но торопилась найти работу, иначе можно было лишиться и крыши над головой.
А представьте, если при этом она должна была кормить престарелых родителей и маленьких сестер! Ей не оставалось ничего иного, кроме как принести себя в жертву ради них! Для многих бедных девушек это могло бы быть выходом из нищеты, если бы не рождавшиеся вне брака дети, которые меняли все в их положении. При малейшем намеке на беременность любовник оставлял их, порой без всяких средств к существованию. Даже если он и помогал какое-то время, все равно деньги кончались очень быстро, и родители, ранее поощрявшие дочь, чтобы с помощью заработанных таким путем средств кормить всю семью, теперь, не получая больше денег, позорили ее ежедневно и осыпали проклятиями. Все гостинцы, которые она получила до этого от богатого любовника, проедались. Позор и унижение ожидали ее на каждом шагу. Устроиться на работу беременной женщине было невозможно — значит, она оседала лишним ртом на шее и так бедной семьи, а после рождения ребенка оставались постоянные заботы, кто будет смотреть за ним, пока она находится на работе.
И все равно, даже зная все обстоятельства, перед искушением хоть на некоторое время скрыться от угнетавшей нищеты, приоткрыть занавеску в совсем другой радостный, нарядный мир, пройти по улице в сногсшибательных по своей красоте и дороговизне нарядах и посмотреть свысока на людей, от которых столько лет зависела работа, а значит и жизнь, устоять было почти невозможно! В какой-то мере это был их шанс, о котором они бы жалели в любом случае, приняв его или отвергнув.
Статистика была неумолима. На каждую бывшую продавщицу из магазина, гордо выхаживавшую в дорогих нарядах на квартиру которую снимал для нее любовник, приходились сотни, чья жизнь была сломана по той же причине. Мужчина мог лгать о своем статусе, или запугивать, или подкупать, или брать силой, мало ли путей, которыми можно сломать сопротивление. Но, добившись своего, он чаще всего оставался равнодушен к тому, что случится с бедной девушкой, которая ему обязательно надоест. Сможет ли бедняжка устроить свою жизнь? Как она оправится от позора, обрушившегося на нее? Умрет ли она от горя и унижения или сумеет выжить? Что будет с их общим ребенком? Бывший возлюбленный, виновник ее позора, теперь сторонился несчастной и, как бы боясь испачкаться, отворачивался в сторону, давая понять, что не может быть ничего общего между ним и этой грязной девкой. Она к тому же может быть еще и воровка! Извозчик, трогай!»
Еще хуже было положение бедного незаконнорожденного дитяти. Даже если отец оказывал материальную помощь до его совершеннолетия, то и тогда каждую минуту своей жизни он чувствовал, что его появления на свет не хотели и что он не такой, как другие. Еще не понимая слова незаконнорожденный, он уже знал, что оно имеет постыдное значение, и всю жизнь не мог отмыться от грязи.
Мистер Уильям Уайтли склонял к сожительству всех своих продавщиц и бросал их, когда они беременели. Когда один из его незаконнорожденных сыновей вырос, то, испытывая к отцу жгучую ненависть, однажды пришел в магазин и застрелил его. В 1886 году лорд Кзрлингфорд написал в своем журнале, после того как прошел после ужина по одной из главных улиц Мэйфэр: «Странно идти через ряды женщин, в молчании предлагавших свои тела проходившим мужчинам». Таков был итог почти всех бедных девушек, которые, пользуясь терминологией XIX века, «ввергли себя в пучину разврата». Жестокое время не прощало тех, кто пренебрег общественным мнением. Викторианский мир делился только на два цвета: белое и черное! Либо добродетельна до абсурда, либо развратна! Причем к последней категории можно было быть причисленной, как мы видели выше, всего лишь из-за неправильного цвета ботинок, из-за флирта на глазах у всех с кавалером во время танца, да мало ли из-за чего молодые девушки награждались клеймом от старых дев, что, сжав губы в тонкую ниточку, наблюдали за молодежью на балах.
Текст Татьяны Диттрич (из книги "Повседневная жизнь викторианской Англии"
.
Репродукции картин Джеймса Тиссо (James Tissot).
-
-
22.05.2009 в 09:19